царя своего, задумал это злодейство, а разбойная кучка людей, именуемая Государственной Думой, предательски воспользовалась удобной минутой для проведения своих преступных целей. Я уверен, что армии фронта непоколебимо стали бы за своего державного вождя, если бы не были призваны к защите родины от врага внешнего и если бы не были в руках тех же государственных преступников, захвативших в свои руки источники жизни армии.

Переходя к логике разума и учтя создавшуюся безвыходность положения, я, непоколебимо верный подданный его величества, рыдая, вынужден сказать, что, пожалуй, наиболее безболезненным выходом для страны и для сохранения возможности биться с внешним врагом является решение пойти навстречу уже высказанным условиям, дабы промедление не дало пищи к предъявлению дальнейших, еще гнуснейших притязаний. Яссы. 2 марта. 13317. Генерал Сахаров»¹².

По своему стилю и подходу к делу эта телеграмма не нуждается в особых комментариях.

В придворном журнале записано: «От 2 часов 30 минут его величество принимали министра императорского двора генерал-адъютанта Рузского, генерала Данилова и генерала Савина»¹³.

Следовательно, ввиду важности доклада Рузский явился к государю не один, а в сопровождении двух подчиненных генералов и вместе с первым сановником империи графом Фредериксом. Впрочем, последний по старческому слабоумию не совсем отдавал себе отчет в происходившем.

Рузский доложил полученные телеграммы и в заключение высказал свое личное мнение о неизбежности отречения.

Государь был ошеломлен: шесть высших военных начальников, в том числе один великий князь и четыре генерал-адъютанта, требовали у него, хотя и в привычной раболепной форме, отказа от престола. Особенное впечатление произвела на него телеграмма августейшего дяди, Николая Николаевича, о чем он впоследствии неоднократно говорил.