Он пишет: «Я не нахожу слов для выражения моего удивления перед величием жертвы, принесенной вами за себя и за наследника».

Гурко выражает уверенность, что настанет время, когда наследник будет призван «принять свое законное наследство для блага и счастья России».

Мало того, Гурко предусматривает возможность и даже считает «весьма вероятным» что, проделав неудачный опыт, народ снова «обратится к своему законному государю, помазаннику Божию, и потребует от него нового, может быть еще большего государственного и личного подвига»⁹.

Это письмо несомненно свидетельствует о постоянстве убеждений его автора, но, с другой стороны, оно поражает непониманием политической обстановки и прямо-таки курьезной оценкой фактов.

Ведь даже с монархической точки зрения нельзя было считать Николая II благодетелем России, как нельзя было называть верными слугами тех сановников и дельцов старого режима, которые были заключены в Петропавловскую крепость.

В действительности Николай II является благодетелем России лишь в том смысле, что своим бездарным правлением он ускорил крушение отжившего монархического строя и способствовал изгнанию из России выродившейся династии Гольштейн-Готторпов.

В ответ на это письмо государь телеграфировал генералу Гурко в Луцк: «Глубоко тронут, благодарю»¹⁰.

Шестого марта в ставке была получена следующая шифрованная телеграмма из Петрограда¹¹:

«Его императорскому величеству. Временное правительство разрешает все три вопроса утвердительно; примет все меры, имеющиеся в его распоряжении: обеспечить беспрепятственный проезд в Царское Село, пребывание в Царском Селе и проезд до Романова на Мурмане. № 938. Министр-предсе-датель князь Львов».

Итак, Временное правительство дало письменное обещание отпустить царскую семью за границу.

Каждому было ясно огромное значение этого акта для безопасности нового, еще не укрепившегося государственного строя.

Свергнутый император и его прямой наследник, даже при полной пассивности с их стороны, представляли то кристаллизационное ядро, вокруг коего собирались бы все контрреволюционные силы; это было освященное церковью и трехсотлетними преданиями монархическое знамя, как бы символ старой России.

Временное правительство не могло этого не понимать.

Почему же оно приняло столь рискованное решение?

Объяснение, что это было сделано исключительно из гуманных побуждений, не выдерживает критики. Руководствоваться сентиментальностью в вопросе такой огромной государственной важности могли какие-нибудь «блаженные», вроде Керенского, но отнюдь не представители торгово-про-мышленной буржуазии.

Нам кажется, что разгадка заключается в следующем: Временному правительству, несмотря на все его усилия и на разные комбинации, не удалось сохранить в России монархический строй; ввиду этого оно решило выпустить