современная цивилизация сорвала с нее ее блестящую обманчивую маску под которой оказались лишь преступление и невежество, что прославленные герои ее совершенно развенчаны и так далее.

Замечательно, что, взяв под свое покровительство (во имя Гаагской конференции) эти идеи, в корне подрывавшие военный дух народа и армии, наша цензура не разрешала даже возражать против них. Мало того, когда я захотел издать перевод брошюры германского профессора Штейнгеля, доказывавшей невозможность разоружения, то и это мне было запрещено! Если в России считают уже устаревшими слова Петра Великого «от презрения к войне общая погибель следовать будет», то пусть, по крайней мере, выслушают современного представителя самого передового государства президента Рузвельта, который сказал: «нация, боящаяся войны, разлагается на месте; она осуждена на падение и рабство». При таких-то условиях неожиданно грянула война с Японией, и появился сразу спрос на мужественного солдата, на самоотверженного офицера, на те военные доблести, которые только что оплевывались, на военное искусство, существование которого отвергалось!

Начиная войну, японский народ во всем своем составе, от первого министра до последнего рабочего, ясно сознавал ее цель и значение.

В «Вестнике маньчжурской армии» Н.В. Машкевич рассказывает, что когда в конце октября 1903 года, после трехлетнего пребывания в Японии, он зашел с прощальным визитом к графу Окума, главе враждебной России партии «Тайро-доши-кай», то последний в откровенном разговоре сказал ему следующее: «Мы должны воевать с Россией из-за принципа. Нам необходимо перебраться на материк. Вы сами видели, проезжая через Японию, что наши земледельцы сеют хлеб на скалах. У нас нет земли, где мы могли бы работать. Нам необходимо бороться не на жизнь, а на смерть, чтобы обеспечить кусок хлеба нашим детям и внукам». Почти то же самое высказал Машкевичу и представитель сторонников России Озаки.

Кроме указанной материальной причины Японию, после занятия русскими войсками Порт-Артура, побуждало к войне и чувство глубоко оскорбленного национального самолюбия. Японцы нисколько не скрывали своего намерения вступить в решительную борьбу с Россией; эта идея систематически проводилась в народные массы как школой, так и прессой. Когда давно желанная война, наконец, началась, то необычайное воодушевление охватило всю нацию.

Совсем другое настроение господствовало в России. Русское общество с самого начала, и притом совершенно справедливо, отнеслось враждебно к дальневосточной авантюре. Большинство наших государственных деятелей также не сочувствовало этому предприятию. Однако ловкой германской политике все-таки удалось втолкнуть Россию на Квантун и, запутав ее там, отвлечь от действительных интересов на Западе и Ближнем Востоке.

В 1900 году, представляя официальный очерк столетия военного министерства, генерал Куропаткин подал записку, в которой указывал на опасности нашего политического положения на Дальнем Востоке. По мнению Куропаткина, Россия за истекшее столетие так быстро расширялась, что не успевала закреплять за собою завоеванное; ввиду этого задача нашего поколения заключается не в новых приобретениях, а в прочном утверждении существующих границ